Андрей Стрельцов

Пашка

Ощущение капель дождя на лице вытолкнуло меня из забытья. И я сразу осознал, что уже давно продрог, хотя вымокнуть до нитки ещё и не успел. Осознование происходящего вокруг потихоньку наваливалось на плечи своим непонятным и смутным грузом. Вздрогнув всем телом, да так, что чуть не вывалился из седла, и накинув капюшон на голову, я включился в действительность.

Самое забавное было в том, что мы втроём - я, Серёга и Женька - взяли лошадей и снарядили экспедицию по проведыванию, ну, уж не знаю, как это в точности и покороче называется, но, в общем, мужа сестры жены брата моей двоюродной тётки, а если проще, то дядьки Антона Вячеславовича, который прекратил с нами переписку вот уже с месяц назад. Казалось бы, чего беспокоиться, когда человек - заметьте, взрослый человек - за месяц не написал ни одного письма? Но всё дело было в том, что раньше он писал раз, иногда даже два в неделю вот уже в течение долгих (а может, и не очень - это как посмотреть) в общем, целых 5 лет. А так как человек он был с юмором и большой оптимист по жизни, то писем его мы ждали всегда с нетерпением. Когда же он сам появлялся у нас в доме, то смеху, шуткам и всяческим розыгрышам не было конца. И всем нам было непонятно, почему такой человек, как он, вдруг пять лет назад бросил любимую работу и стал отшельником.

И вот, по просьбе родителей и прочих родственников я решил подговорить друзей сняться с насиженных мест и проведать дорогого заблудшего и запропастившегося родственничка. Благо каникулы, да и прогноз погоды сулил всяческие безоблачности и очень даже солнечности в нашем нынешнем месторасположении и грядущем местопребывании.

Уговорам парни поддались удивительно легко. Собственно, никого уговаривать и не пришлось. Я даже был уязвлен в своём самолюбии тем, что мне не пришлось блеснуть красноречием, убеждая их решиться на этот шаг. Они проявили такой энтузиазм, что мне только оставалось бултыхаться в их кильватерной струе, периодически отплёвываясь от воды и стараясь догнать бешено развивающиеся события.

В тот день, когда я сделал им предложение отправиться в леса, на природу, мы только и делали, что смачно, со вкусом перебирали, открывающиеся в связи с этим перед нами, события.

На следующий день мы обсудили все возможные организационные вопросы и распланировали день отбытия. И уже на третьи сутки, чего я никак не ожидал, мы отправились в путь. Все события в этот день происходили в соответствии с метким выражением Серёги "Под лежачего Магомеда вода не течёт". Одним словом, мы ходили к горе, давали течь под себя воде, входили в неё не по разу, на Бога не надеялись и сами не плошали, шевелились и поторапливались всеми известными нам способами и всячески проявляли свои организационные таланты. Благо погода подталкивала действовать, действовать и ещё раз действовать.

Но то, что сейчас шёл дождь, казалось не только какой-то нелепостью, а даже скорее навевало дурные предчувствия. Хотелось плюнуть на всё, завернуть домой, а там... что может быть лучше чашечки горячего кофе, бутербродика, да не одного и... посидеть в теплых, - ва-а-ау! - шерстяных, - ох-хо-хо! - носках у телевизора.

- Павлуха, а может, завернём оглобли? Как думаешь, ещё не поздно?

Это Женька подал голос. Даю голову на отсечение, что и Серёга думает о том же самом. Ибо известно: "у плывущих в одной лодке и мысли об одном". Да не столько известно понаслышке, сколько проверено во стольких походах, вылазках и прочих мероприятиях подобного плана, что пальцев на ногах сороконожки не хватит пересчитать.

- Не гоже, Евгений Батькович, не добравшись до места пяти километров, заворачивать. Нам сейчас дешевле чуток потерпеть, а там... во-первых, дом, то есть крыша, и следовательно - за шиворот уже не каплет; во-вторых... а вообще, хватит с вас и во-первых. - Это я расфилософствовался. В такую погоду только этим и заниматься. Хорошо бы ещё при этом находиться в тепле, но... Потрепав коня меж ушей и пообещав ему скорый отдых, я занялся оглядом местности.

Скакали мы дорогою, ранее, по-видимому, прямоезжею да прямохожею, которая сейчас была, как в сказках сказывается, "заколодевшей - замуравевшей". И ждать в конце такой дороги, по тем же сказкам, надлежало если и не Лихо Одноглазое со Змеем Горынычем, то уж Бабу Ягу или, на худой конец, Соловья-разбойника обязательно.

В тёплый солнечный день лес, нас окружающий, может и встретил бы ласковой прохладой и шуршанием перепревшей листвы под ногами. Но сейчас, в свете молний и прочих громыханий казалось, что он каждой веткой норовит либо выбить тебя из седла, либо хоть глаз выколоть.

Небо постоянно прочерчивали причудливые узоры молний. Они то прошивали по прямой промежуток между тучами и землёй, то всячески извивались над головами. После очередной из вспышек гром последовал столь громко, близко и неожиданно скоро, что я с испугу аж голову в плечи втянул, вычурно чертыхнулся со всей пролетарской ненавистью. Сердце застучало в груди раза в два чаще, чем раньше, и раза в четыре чаще, чем положено, а адреналин полностью и окончательно вытеснил кровь из кровесной системы, превратив её тем самым в адреналиноносную.

- Эй, Пахан, ты уверен, что туда ведёшь? - прокричал Серёга, стараясь заглушить небесную токкату. - До центра грозы уже довёл.

- Не боись, эту дорогу я знаю, как свои пять пальцев, - постарался я его успокоить, хотя сам не очень верил в то, что говорил. Одно утешало: по моим данным здесь была только одна дорога и никаких ответвлений от неё не предвиделось. Заблудиться в таких условиях было бы сложновато. Всё это я не замедлил сообщить попутчикам. Потом, подумав, добавил:

- Я уверен в том, куда я вас веду, я только не уверен, туда ли я вас приведу!

На что, не замедливший встрять в разговор Женька заметил:

- По всему видать, что не отличить тебе не то, что правую руку от левой, а даже мизинец от указательного пальца. И на конкурсе Иванов Сусаниных ты занял бы последнее место, потому что так бы заплутал, что опоздал бы к церемонии награждения.

- Молчал бы, Варсонофьевич! - заявил я с таким пафосом, что Сократ умер бы от зависти, стараясь увести тему разговора подальше от своих умственных способностей. - Кстати, Валерьяныч, а почему ты не Венедиктыч?

Фокус удался. Теперь уже Женьке приходилось сожалеть о таком повороте темы, так как это было одно из наших с Серёгой любимых времяпрепровождений - прояснение вопроса о женькином отчестве и предложение новых, довольно заковыристых вариантов. Эта забава длилась уже долгие годы, и мы с Серёгой как-то выяснили, что уже не помним настоящего отчества Женьки. В этом мы ему не признавались, но похоже, он сам об этом догадывался. А посему смотрел на эту забаву философски и нам не мешал, а иногда даже и подыгрывал, что добавляло новую, свежую струю к этой затянувшейся игре.

Но даже эта забава не смогла прервать чувствования всей поверхностью кожи, кончиками волос и самым глубинным нутром всей странности и нелепости происходящего.

- А так всё хорошо начиналось, - скорее почувствовал, чем услышал я, как вздохнул Серёга.

На том месте, где несколько минут назад было солнце, казалось, образовалась воронка, к которой из-за горизонта устремились грозовые тучи. Откуда они там взялись, не понимаю. Да ещё со всех сторон. Тучи сходились к воронке, всё сильнее стягивая кольцо, пока не затянули небо окончательно. За какие-то две минуты, прямо на моих глазах, палящий солнечными лучами знойный день превратился в сплошную стену дождя. Да такую, что мысль о возможности сияния где-то солнца казалась абсурдной. Уж не знаю, каким чудом догадались взять дождевики... В действительности это были общевойсковые защитные комплекты, в простонародии именуемые ОЗК. Облачаться по всем правилам мы не стали, а воспользовались только плащами. А всё из-за того, что это было наиболее быстрым вариантом и вполне достаточным для наших нужд.

Видно, такая перемена погоды произвела на меня столь сильное впечатление, что я отключился от действительности, даже позабыв накинуть капюшон на голову.

Вокруг только мрак и жуть. Громы и молнии. Ветви и сучья. Холод и дождь. Одним словом, довольно мерзкая погода. Скорее "полгода плохая погода", чем "у природы нет плохой погоды".

Постоянно уворачиваясь от возникающих из ниоткуда ветвей, вздрагивая от сполохов в вышине и сопровождающих их музыкальных извращений небесных ударных, я не мог никак избавиться от необъяснимой тяжести на душе, а также томящих и навевающих тоску предчувствий.

Дабы отвлечь себя от столь мрачных ощущений и стараясь не смотреть на это низкое, тяжёлое, жуткое в своей неотвратимости, где-то может быть и голубое небо, а здесь и сейчас закрытое такими... эдакими (чтоб я знал как этот цвет называется) свинцовыми, грозовыми облаками, или вернее было бы сказать тучами, я взревел молодецким окриком: "Ой вы гой еси, добры молодцы. Ой вы гой еси, кони наши молодецкие. А не пора ль ли нам до места прибыть?" На сие молодецкое взрёвывание с моей стороны было совершено такое молодецкое посвистывание со стороны моих сотоварищей, что прежде казавшееся ужасающим небесное погромыхивание, сейчас бы сошло за лёгкое позвякивание ложкой о котелок изголадавшегося туриста.

И словно дорога услышала наши намёки. Только мы совершили ближайщий к нам поворот, как перед нами возникла цель нашего путешествия. Вообще-то целью был дядя, но сейчас он отошёл, по сравнению с какой-никакой крышей, на второй план. Уж что мы там только не орали на радостях кто во что горазд! И "здравствуй, терем-теремок", и "повернись избушка ко мне передом, к лесу задом", и "смилуйся, государыня рыбка". В общем, помянули весь фольклор, который ещё не покинул наши головы, пока мы грызли гранит науки.

Кстати о "крыше". Она оказалась ого-го, ничего себе и даже очень вполне. Она впечатляла. Двухэтажный сруб, в котором каждое бревно было никак не менее 400 милиметров в диаметре. Я бы мог сказать и в сантиметрах, но, как человек получивший мало-мальское техническое образование, не могу позволить себе такой роскоши. Кроме того, я также не могу позволить себе называть отверстия дырами и, боже упаси, назвать их дырками. Это просто верх неприличия. Это, собственно, две основные вещи в моём понимании, по которым можно определить, стоит перед тобой интеллигентный человек или шушера, лишённая азов образования. Но вернёмся к нашим, как говорится, "крышам".

Сама крыша поражала воображение. Она была четырёхскатной и состояла из черепицы, цвет которой в сполохах молний нельзя было разобрать, но, как известно из переписки, она была зелёной. Имели место быть всевозможные пристройки, как-то: сарай, конюшня, баня (настоящая русская) и т.д., и т.п., и др, и пр. Жизнь сразу показалась прекрасной, а нигде не запланированный дождь - всего-навсего лёгким приключением.

Одним словом, определили мы на постой своих лошадушек. А сами, монстрецки взрёвывая и разбойницки посвистывая, наперегонки вломились в основную постройку данного поселения, короче говоря, в избу. То, что мы там увидели, снова вернуло нас к тем мрачным мыслям, которые одолевали нас во время пути.

Здесь не было жизни. Только нежить пряталась по углам и протягивала к нам свои лапы, ухмылялась в ожидании развлечения своими рылами, махала хвостами от нетерпения и непотребно ржала от возбуждения. И сделать шаг обратно, под проливной дождь, было гораздо проще, чем сделать тот же самый шаг, но при этом войти внутрь дома. Так стояли мы на пороге, обуреваемые непонятными чувствами и вполне объяснимыми мыслями.

И сразу вспомнилось то нежелание, с которым я согласился совершить эту поездку, и навалилось осознание и понимание того, что дядьки уже, может, и нет в живых. А искать месяц неизвестно где пролежавший труп - занятие не из приятных. А найти его, так это и вовсе... бр-р-р. И непонятно, сколько бы мы простояли в дверях, подталкиваемые сквозняком из открытой двери войти, если бы Серёга не разразился самой простой, казалось бы, фразой, но которая довольно действенно вывела нас из ступора и толкнула на следующие шаги по ознакомлению с местностью и приготовлению к ночёвке. А сказал он: "Ну, вот и приехали".

- Да уж, вот уж, не ожидал, - заявил Женька, стараясь придать голосу басовитые и солидные нотки, что, впрочем, ему удалось. - Кудыть тронемся, добры-молодцы? Где тут спальня-опочивальня, да кухня-до-отвала-наедальня?

Ну тут уж мы с Серёгой оторвались, используя такой случай для того, чтобы вырваться из цепких объятий какого-то животного, необъяснимого, липкого страха. Мы помянули спиральный и бесконечный желудок и неуёмный аппетит и объеденили воедино с Женькиной сущностью всё, что рифмуется со словами спать и жрать, ограничили её только этим и вообще высказали Женьке всё, что мы о нём, якобы, думаем.

Такое поведение в нашей компании - дело обычное. Стоит кому-нибудь одному ляпнуть нечто необдуманное, как его сразу обвиняют во всех смертных грехах. Причём отвертеться от них не смог ещё никто, как бы эти обвинения вздорны ни были. А со стороны сие действо выглядит ужасающе, смею вас заверить. И все, кого угораздило присутствовать при этом, потом говорили, что никак не могли избавиться от ощущения, что сейчас дойдёт до драки и прочего мордобития. Некоторые даже пытались проявить себя как миротворческие силы ООН и так же безрезультатно. Потому что подобные вмешательства только подзадоривали наш пыл, и при этом могло здорово достаться и миротворцу, правда не так сильно, конечно, как виновнику торжества, а легконечко, с отеческой любовью и лаской.

Вскоре ко мне на кухне присоединился Женька. Увидев его в дверях, я сразу воспользовался появлением лишней пары рук в моем хозяйстве и, мотнув головой в сторону кастрюли с супом, не преминул заявить:

- Помешай.

- Кто мешает, того бьют, - быстро нашёлся Женька, но тем не менее приступил к выполнению моей просьбы.

- Я ж не в смысле помешай, а в смысле помешай! - Попытался объяснить я, стараясь интонациями передать смысл того, что нужно было делать на самом деле.

И настолько я увлёкся созданием нужных интонаций, что вывалил картошку, которую только что отварил, прямо на пол. Ладно хоть варил её в мундире. Женька, пронаблюдав за всем этим, не преминул съехидничать: "Не поваляешь, - не поешь!" За что получил в свою сторону такой фонтан негодующего фырканья, что стадо полоскающихся слонов позавидовало бы.

- Чёрт! - выругался я, спустя некоторое время. - Ну и ножи у него здесь. Весь изрезался! - осмотрел руки повнимательней и добавил - Ну, прямо, как селёдка изрезался!

- А для чего собственно? - отозвался Женька.

- Не столько для чего, сколько почему. Видишь, картошку чищу.

- Ты просто к этому не с той стороны подходишь. Взял да обкромсал себе руку. А потом, раз, и бултых её в кипящее масло. Слово даю, потом у тебя с ней проблем не будет.

- Фу-у-у! Ну, это же так мерзко, - высказался я, произнося всё, что только можно через "э-э" и передёргивая плечами от деланного отвращения.

- Чего это вдруг? Наверное, больно? - не понял Женька.

- И это тоже, - успокоил я его. - И мерзко, и гадко, и противно, и до-олго, - тут я сделал небольшую паузу, - больно.

- Оч-чень до-олго больно, - последовало подтверждение, - и столь же мерзко.

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

- Кстати, - отсмеявшись, продолжил я нашу беседу, - если взять кильку, да не абы какую, а оттаявшую свежемороженную и бросить её при лунном свете в кипящее масло, не освобождая предварительно от ливера... Пальчики оближешь! - всё это было произнесено в довольно эмоциональном ключе и с закатыванием глаз в финале.

- ?!

- Что ты так на меня уставился? Да! Я не ел такое жорево! О его приготовлении я узнал уже, когда килька в её свежемороженной фракции осталась только в памяти населения нашей обширной Родины. А как сам понимаешь, килька в томатном соусе или даже пряного посола для этого не годится. И не то, чтобы я слишком привередлив... Сам знаешь, что перцем не солят, а горчицу вместо сахара не употребляют.

- Так пошёл бы сам да наловил!

- Это кильку-то? И где же? - попытался съязвить я.

- В море-океане! Где же ещё! - не моргнув глазом ответил Женька.

- Ты бы ещё предложил выследить проплывающее мимо стадо килек и полить его кипящим маслом, - произнес я с наигранным негодованием.

- А что, это мысль! Глядишь, плывёт мимо тебя этакая килька, вся из себя такая расфуфыренная, поаппетитнее то есть, и - хрясь! - тут он сделал движение руками, будто что-то опрокидывал, - и окатываешь её маслицем. А потом только бери её да ешь, похрустывая жареной корочкой, - теперь уже Женька закатывал глаза.

- Ты забыл сказать "и наслаждайся!"

- Ну, это тоже. Как же иначе! Иначе нельзя! А иначе зачем всё это? Зачем иначе вся эта возня и трата столь драгоценного времени?

Тут нашим фантазиям и разглагольствованиям пришёл конец. А всё из-за супа, о котором мы позабыли и который решил о себе напомнить, выбравшись из кастрюли на плиту. Мы сплочённой толпой дружно бросились загонять его обратно. После долгой, упорной, но непродолжительной борьбы суп сдался, и мы водворили его на место.

Несмотря на общее запустение в доме, холодильник ломился от запасов и приготовление пищи шло под флагом творчества и руководствовалось идеей "вознаградить себя за все предыдущие лишения".

Мы проявили все свои кулинарные таланты и даже создали пару блюд, на изготовление которых в обычной жизни до сих пор не решались. А были это бутерброды с красной и чёрной икрой. Тысячу лет икры не ел. Как тут было устоять. Тем более, что в холодильнике было по пять банок каждой икриной разновидности. И мы, естесственно, решили, что сейчас самый подходящий случай, для того чтобы поубавить их численность.

В общем, мы вдвоём развили кипучую деятельность и разом закончили приготовление ужина, который заодно являлся и обедом, т.к. отобедать сегодня ранее нам не удалось из-за бюрократических проволочек, жизненных неувязочек и всяческой суеты.

О размере суеты, мере жизненных неувязочек и габаритах бюрократических проволочек можно судить из того, что выехать планировалось в 10 утра, а удалось совершить это деяние только в 17, как говорил Лёлик, "нуль-нуль". Пока то, пока сё, пятое-десятое... Муторное это дело - организация транспорта, питания (в смысле неприкосновенного запаса и сухого пайка), собирание воедино всех участников мероприятия и приведение их в должное чувство и расположение духа... Да что тут говорить, это надо попробовать! Ощутить в полной мере! Испытать на своей шкуре! Даже если всё распланировано заранее до секунды, всегда найдётся нечто (или некто), что (или кто) нарушит план в самом начале, а далее эти нарушения будут расти подобно лавине в горах. Так непоглаженные вовремя шнурки могут привести к окончательному и бесповоротному срыву долгожданного события.

У нас всё началось с того, что вчера Серёга замечтался далеко за полночь, а сегодня мы не могли его добудиться. Сова, что ещё можно сказать. Когда он предстал перед нашими наполненными искреннего негодования обликами, то постарался развить бурную деятельность по навёрстыванию упущенных возможностей. Сия деятельность у него выразилась в создании невообразимого хаоса и всеобщего и полного запутывания дел в самом их зарождении. Он пресекал в корне все наши начинания. Кое-как мы его успокоили, объяснив, что его спокойствие и невмешательство пойдёт только на пользу дела. Утихомирившись в поступках, он стал ехидничать и зубоскалить, что тоже не добавило скорости к осуществлению наших планов.

В конце-концов, или Серёге вопреки, мы воплотили мечты в реальность.

Если честно, то я во время готовки, снимая пробу, несколько насытился и заморил червячка, так что уговорить меня повременить с приёмом пищи не составляло, в принципе, никакого труда. Сопротивление уговорам я оказывал только из элементарной вежливости.

В общем, пошли мы на поиски нашего - чтоб ему пусто было! - товарища. Это ж ведь надо же - сам не ест и другим не даёт. Нашли мы его довольно быстро. Стоило нам подняться на второй этаж, как мы услышали нечто напоминавшее крики в полночном зоопарке или даже ночной саванне. Это наш Серёженька, как оказалось, скакал ополоумевшим ниндзя, то размахивая катаной, то набрасываясь с кулаками и ногами на всевозможные груши, сопровождая всё это молодецким хэканием, хаканием и прочими завываниями, производя впечатление вполне чокнутого и довольно буйно помешанного человека. Это я вам как врач говорю.

Мы с Женькой в один голос - да так слаженно, что даже удивлённо посмотрели друг на друга - осведомились: "Что же это у тебя здесь происходит?" Серёга остановился, окинул нас взглядом с хитрым прищуром с ног до головы, покачал, как бы укоряя, своей буйной головушкой и развёл руками по сторонам, как будто хотел сказать: "Да вы хоть по сторонам-то посмотрите!"

Мы посмотрели. Мы пригляделись. Мы узрели. Это было потрясающе. Ничего подобного я ранее не видел. Стены зала, другого слова для этого помещения просто не подобрать, были увешаны и уставлены всевозможным оружием, начиная от простых палок, тонф и дубинок, и заканчивая разнообразнейшими мечами, пиками, секирами и тем, чему я и названия-то не знаю. Здесь была такая коллекция сюрикенов, что количеством и видом форм она могла соперничать с небольшим снегопадом, в котором каждая снежинка - это произведение искусства. "И не мудрено, - подумал я, - что Серёга от ума отстал. Ведь он у нас любитель профессионально позаниматься рукомашным и ногодрыжным боем." Вдруг я ощутил на себе взгляды, причём очень уж недобрые взгляды. Оглядевшись, я понял, что ко мне приближаются мои сотоварищи, хищно закатывая рукава. Я попятился и запричитал детским голоском: "А что я, что я? Я сам обалдел." На что мне было отвечено, что "ладно" и, что я "могу жить дальше для первого разу".

Вдоль стен стояли тренажёры, среди которых были как обычные боксёрские груши, так и такие, в методе работы с которыми мы так и не разобрались. Одна из стен зала была полностью зеркальная. Пол был застелен неким покрытием, напоминавшим нечто среднее между обычными матами и тартаном, и являл собой что-то упругое и довольно шершавое. Хождение по нему рождало некую особенную поступь и уверенность в движениях довольно сложной конфигурации.

- Знать о таком и молчать! - Негодующе проворчал Серёга, - Поубивал бы!

- Я же сказал, что совершенно не в курсе! - возмутился я.

- Точно, не в курсе, могу подтвердить, - поддержал меня Женька. - Он не трепло, но о таком бы не промолчал. Да и не стал бы торчать на кухне, когда здесь можно так оторваться. Он тебя бы стряпнёй заниматься отправил, а сам бы сюда ломанул. Ну разве я не прав?

- Я человек прямой, простодушный, - стараясь выразить мимикой, тоном и всем своим видом осатанелось от критики и возмущённую добродетель, проговорил я. Пригладил чёлку и набросился на Женьку.

Сначала мы работали в стандартном и уже давно приевшемся режиме "удар-блок". Но, чувствуя некий подъём во всём теле, постепенно изменили силу проводимых ударов, а затем - и весь рисунок боя. Ни одна атака не достигала цели ни с одной из сторон. Постепенно оборона превратилась в шквал атакующих действий и как таковая исчезла с поля боя. Зная невозможность повредить что-либо и как-либо сопернику, ощущая это неким десятым чувством, мы с Женькой полностью отдались поединку. Удары противника перебивались ударами, движение становилось непрерывным и всё более изощрённым. Каждый удар превращался в целую вязь всевозможных ухищрений, прерываемую только для осуществления очередного вдоха и оценки достигнутых результатов.

Незаметно для самих себя мы перешли к холодному оружию. Начали так же, с малого. Но, чувствуя всё ту же легкость в движениях, перешли на такие действия, что малейшее упущение со стороны напарника могло привести к смертоубийству. Может быть, поэтому, хотя и видно было, что удар идёт впустую и "мишень" уже давно и совсем в другом месте, мы тем не менее проводили его до конца, по негласной договоренности.

"Мишень" перед глазами и ты готов её поразить. И вот, казалось бы, достаёшь её в немыслимом выпаде... Но вдруг "мишень" оживает. Дичь превращается в охотника. И вот ты уже сам в роли мишени.

Бой - это танец, посвящённый вечности, ведущий из ниоткуда в никуда. Только в нём я живу по-настоящему. Только в нём я настоящий. А в обычной жизни... Разве это жизнь, когда ты не можешь проявить все свои таланты. Сейчас, видите-ли, пора узких специалистов. Сейчас, знаете-ли, время Ньютонов и Ломоносовых прошло. Но мы им ещё всем покажем! Не так ли Михайло Васильевич? Эх, держись, Женька!

Это чудо - держать меч в руках. Повелевать им. Это чудо - вести бой на равных. Обманные движения сменяются откровенным силовым единоборством, финты плетут узор в пространстве...

Всё закончилось обоюдной атакой, в результате которой, не останови мы вовремя свои клинки, два трупа были бы обеспечены.

Мы пожали друг другу руки. И только сейчас увидели, что загнали Серёгу нашими упражнениями на шведскую стенку. Поняв, что его жизни теперь ничего не угрожает, он стал спускаться. А спустившись, затараторил:

- Ну, братцы-кролики, я за вас жутко испугался сначала. Просто озверели. Думал, порвёте друг друга, как грелку, в пух и прах. И что дорого - ни разу в клинч не вошли! Вот это ценю! Жаль, заснять не удалось! Такой бой! Демонстрационный бой ниндзя! Поединок на лезвии бритвы! Жизнь или жизнь! - А затем, прося. - Я тоже хочу так вот и этак вот, - с этими словами он продемонстрировал несколько стоек из школы богомола, что, надо признать, довольно эффектно выглядело. И, не выходя из последней стойки, заявил:

- Давайте кто-нибудь со мной, а?

С этими словами он так жалобно посмотрел на нас, что скала бы обратилась в пыль, лотос бы увял, а роза перестала бы благоухать. Но мы выстояли. Мы выдержали эту психологически точно рассчитанную атаку.

И мы ему вкратце объяснили, что, на наш взгляд, испугался он вовсе не за нас, а за целостность своей шкурки, о чём, кстати, свидетельствует его недавнее местопребывание; что для нас, пожалуй, хватит, а если ему не терпится помахать кулаками, то тренажёров достаточно; и что "мы - всё, готовы и окончательно ухамаздались".

Выслушав всё это с кислой миной, Серёга напомнил нам о шарообразной форме Земли, сопровождая эту лекцию не менее странным пожеланием, обращённым к нам, об кратковременном отрыве нас же от её поверхности. Покосившись на нас в очередной раз, он понял тщетность своих притязаний и со словами "Кушать подано. Идите жрать, пожалуйста!" увлёк нас на кухню.

И тут, когда жизнь стала снова казаться беззаботной и прекрасной, мы услышали нечто, от чего кровь застыла в жилах. Кричали лошади. Не ржали, а кричали, прося о помощи. Схватив, что первым попало под руку и забыв о накопившейся за день усталости, мы бросились в конюшню. И хотя крик прекратился, когда мы ещё не успели сделать и пары шагов, и уже понимая, что случилось нечто непоправимое и что помочь кому-либо мы уже не в силах, всё-таки мы преодолели эти казавшиеся бесконечно долгими метры на одном дыхании, каждым не шагом, но прыжком пролетая по два с лишним метра.

Лучше бы я туда не заходил. То, что предстало перед нашими глазами, было ужасно. Это был не какой-то дешёвый фильм ужасов, который поражает вас спецэффектами, а страх при его просмотре вы испытываете только при резком и неожиданном появлении чего-либо на экране. Это был не сон, в котором как бы всё ярко и реально не виделось, всё-таки остается сном, и ты каким-то десятым чувством это понимаешь и не относишься к происходящему всерьёз. Это была жизнь, оборвавшаяся жизнь наших лошадей. У всех трёх были распороты животы и разорваны горла. В тусклом свете сорокаваттной моргающей лампочки всё это выглядело столь отвратительно и ужасно, сколь и нереально. Хотелось проснуться, ущипнуть себя, но ты понимал, что всё это правда, а не сон, и всё это происходит с тобой наяву. И, может быть, это и было самым ужасным. И все спецэффекты казались сущей ерундой по сравнению с нереальностью реально возникшей перед нами картины.

Лошади лежали в странно одинаковых позах, запрокинув головы за спину. Из разорванных животов вывалились внутренности, от которых ещё шёл пар. Было видно, что в них жадно вгрызались и таскали по земле. Шея каждой лошади представляла сплошное кровавое месиво. И всё это своими багровыми и карминно-пурпурными тонами, соединяясь с завыванием ветра в щелях и качающимися на стенах тенями, вызывало ужас, пробуждая звериный могучий инстинкт самосохранения, который требует от тебя бежать отсюда подальше, спрятаться и никогда не вспоминать об этом. Но где-то в глубине души жило осознание, что ты человек и что, хоть всё это действительно произошло и произошло не с кем-то, а с тобой, всё равно надо жить дальше и что-то предпринимать.

- Волки, - коротко бросил Женька. - Больше некому.

- Как они, сволочи, сюда только пробрались? - задал я в пространство всех одолевающий вопрос. - Ведь и дверь закрыта, и щелей подходящих нет.

- Что с лошадьми делать будем? - отозвался наиболее практичный Серёга, - Здесь так и оставим? Нам ведь их не утащить, да и закопать мы их всё равно не сможем. А так оставлять было бы неправильно. Ну так что? А, парни?

Мы посмотрели друг на друга. Поняли без труда мысли каждого из нас. Развернулись и, не оглядываясь, пошли в дом.